Жизненный и творческий путь Миколы Яковлевича Аврамчика начинался на Бобруйщине, в деревне Плесы, где до сих пор стоит родительский дом, окруженный старым яблоневым садом. Бобруйск поэт называет «cтолицей своего детства», этому городу посвящены юношеские литературные опыты. А дальше были три курса минского пединститута, бои Великой Отечественной, плен, подневольная работа на шахтах — сначала фашистских, затем советских. Счастливый случай помог освободиться из шахт Донбасса и окончить образование. Многие годы Микола Яковлевич работал в редакциях газет и журналов. О своих друзьях-литераторах, из произведений которых составлены учебники, он написал книгу воспоминаний «Знаёмыя постацi». Всего издано более десятка книг его стихов и два романа. Накануне 90-летия Микола Яковлевич дал интервью «КК».
— Что вас связывает с Бобруйском?
— Если бы не Бобруйщина и не Бобруйск, наверное, не был бы я литератором. Почему так? Потому что родился недалеко от поместья, где жила внучка Пушкина Наталья Александровна Воронцова-Вельяминова. И с детства моя мама рассказывала мне необыкновенные сказки: «У Лукоморья дуб зеленый...», «Три девицы под окном…» Поэтическое слово с детского возраста покорило меня на всю жизнь. А иначе я был бы учителем, причем учителем географии.
На Бобруйщине — моя родина и все, что с этим связано. И друзья, и школа. В Бобруйске я учился в восьмом классе в четвертой школе, которой сейчас нет — угол улиц Пушкина и К. Маркса. В Доме офицеров на юбилейном вечере я впервые увидел Коласа: читал свои стихи, ему посвященные. Наивные, ученические.
— А сегодня что связывает?
— Воспоминания и мои друзья. Правда, мало уже осталось живых. В «Коммунисте» был такой журналист, известный в Бобруйске — Михась Крючков, он меня поддержал в свое время. Там мои друзья до войны работали. Не так давно умер один из последних моих друзей Григорий Прокопчик, с которым мы учились в пединституте до войны.
— Как 14 января вы отметите свой 90-й день рождения?
— Ну как я могу отметить такую дату! Это же не 50 и даже не 65! Придут, наверное, знакомые, друзья, писатели… Звонят сейчас из музеев и приглашают прийти на вечера, но я пока не знаю, пойду туда или нет…
Дело в том, что друзей у меня почти не осталось… Все они давным-давно лежат в земле. И Максим Танк, и Аркадий Кулешов, и Пимен Панченко, и Янка Брыль, и Иван Мележ, и Иван Шамякин. Я никогда не представлял, что останусь один-сам, без них — ну и что делать?..
— В 2005 году вышла ваша книга воспоминаний «Знаёмыя постацi». Вы сами отмечали, что многие главы — например, про Макаёнка, Быкова, Короткевича — не вошли в книгу. Почему так произошло?
— Это произошло из-за издательства. Книга стояла в плане, и никто не сообщил мне, что ее начали готовить к изданию. Звонят и говорят: «Возьмите корректуру для вычитки». Дополнить рукопись новыми главами не удалось. Я не придавал этой книге большого значения. А теперь почувствовал, что она нужна — когда стали мне звонить журналисты и особенно учителя.
Надо бы переиздать эту книгу, дополнить ее, в первую очередь фотографиями.
— Когда родилась задумка этой книги?
— Я ее не задумывал! Валентина, дочка Аркадия Кулешова, моего литературного наставника, как-то втравила меня в эту историю. Она работала на ТВ. В 70-е годы я часто вел там какие-то передачи. Приехала она за мною: «Поедемте, Николай Яковлевич, нас ждут». Едем мы, а по дороге она рассказала, что есть 60 минут кинопленки: «Наговорите, что хотите». «Как это что хочу?» — « А так — что хотите. Про литературу». — «Вот про отца твоего наговорю». А она: «Нет, про отца не надо, пока рано». И я начал рассказывать про Михася Лынькова, про Пимена Панченко, про Петра Глебку. Они это все записали, а потом говорят: «Мы запускаем передачу «Старонкi памяцi». И вы будете вести один из выпусков». Потом оказалось, что ни один из писателей не осмелился выступать в этой передаче. Даже все друзья мои отказались. «Что ты смеешься? Если бы читать с листа! Как я буду говорить, нет, нет…» В эфир пошли только мои воспоминания, а цикла передач не состоялось. Знакомые мне посоветовали записать с пленки на бумагу. Так и родилась эта книга.
— В каком вашем произведении все сошлось — и вдохновение, и рифма, какое самое любимое?
— Я очень придирчив к тому, что я пишу. Наверное, десяток-другой стихотворений принимаю.
Когда писал, мне казалось: что вот это будут стихи. Вот это будут стихи! Ночью писал, а потом просыпался, смотрел — ну обыкновенные стихи, ничего в них такого нет.
А оба романа «У падзямеллі» и «Анкета: выбранае» — это моя жизнь. Без выдумки, достоверно. Из-за этого у нас часто с Иваном Шамякиным были споры. Он мне говорил, что писателю необходимо сочинять, а я с ним и рад бы согласиться — но не могу придумывать.
Анна ЛАПИЦКАЯ
