92‑летняя Надежда Николаевна Калашникова увидела оккупацию Бобруйска подростком. Вспоминает о том, как ее от немцев спасали немцы. Но в основном мама. Как родители рисковали, помогая выжившим при расстрелах. О милосердии и издевательствах людей в военное время. О родных, которых уже нет. О безвестных могилах в окрестностях еврейского кладбища. Она рассказала о жизни простых граждан в оккупации и том, что было после.
1939 год, Надя – первая слева
Кривой Крюк за гидролизным
— Место, где жила моя семья называли Кривым Крюком. Это такой резкий съезд от гидролизного завода в сторону реки. Дом, где жили до этого, конфисковали в чью-то пользу. А отцу, который работал на сплавке леса, дали участок. И как раз перед войной он построил новый дом. Улица Калинина, 21 — это наш адрес. Отец Николай Алексеевич Хроп болел чахоткой — так тогда называли туберкулез. Мне в 1941 году было 12 лет, у меня было три младших брата: Иван, Гриша и Леня. Им было семь, пять лет и полтора года.
С мужем и сыном Игорем
Беженцы
— Я помню, как 22 июня 1941 года над гидролизным пролетела тройка самолетов. Днем, около двух часов, войну объявили по приемнику. Отец прибежал, говорит маме Анне Григорьевне: «Нюра, собирайся, война». Родители хорошо знали, что это такое. И мы собрались в беженцы. Вещи вынесли из дома на огород и немного присыпали землей, чтобы не сгорели, если загорится дом. У мамы на руках младший брат, я веду за руки старших, на корове Крале два узла пожитков навешено. Мы пошли в Красное, оттуда мой дед по отцу. Неделю просидели в землянке на огороде. Отец решился проверить, что с домом, взял меня с собой, и мы пошли в Бобруйск.
Возвращение
— Входили в город через Еловики. Там мы увидели разбитые машины, перевернутые телеги без лошадей и много убитых красноармейцев и гражданских. Дальше шли через еврейское кладбище. Там была красивая большая синагога. Рядом вырыли яму, примерно четыре на пять метров. Она была заполнена трупами. Из груды мертвых тел торчала рука. Большой палец завязан тряпицей. Еще пять или шесть трупов вокруг ямы. Когда мы дошли до садов, что были на окраине города, увидели еще один труп. Под дубом лежал красноармеец с черным лицом.
Еда для пленных
— Моя мама была верующим человеком, ходила в церковь. Тогда в Бобруйске действовала церковь на Минском кладбище. И меня всегда брала. Там она писала записочки о здравии своих братьев. И как-то в сентябре 1941‑го мы по дороге в церковь встретили колонну пленных красноармейцев, человек 50, в деревянных колодках, под конвоем. В тот день священник сказал нам: в бобруйском госпитале пленные голодают. Надо их подкормить. Мама моей подруги, Сони Баевой, начала ходить по нашей улице и просить еды для раненых. Кто давал хлеба, кто кусочек мяса, кто творога. И потом мы, четыре девочки и мама Сони, шли в госпиталь, который располагался в двухэтажном здании напротив Дома офицеров. Три или четыре раза нам удалось передавать эту собранную еду. А потом немцы нам запретили.
Спасение от немца
— Все, кому исполнилось 14, подлежали регистрации на бирже труда, она располагалась напротив места, где сейчас стоит танк Бахарова. Раз в неделю нужно было там отметиться.
Однажды меня забрали на уборку. Хмурый немец схватил за руку, усадил в машину, где уже сидели две женщины и мужчина, повез. Я все-все убрала. Этот дом находился на улице Комсомольской. Помещение было прохладное, ноги в бурках после мытья полов у меня стали совсем мокрые. Комната обогревалась плитой с железным верхом. Когда я закончила, эта плита раскалилась докрасна. Заходят несколько подвыпивших немцев. Видят, какие у меня мокрые ноги, и ставят меня на плиту. Бурки начинают гореть. И чем больше я плачу и кричу, тем громче хохот. Спас меня какой-то немец постарше. Зашел в комнату, прикрикнул на тех и снял меня с плиты. Подошвы остались на ней. Потом завез в комендатуру отметиться и подвез до дома.
Пункт отправки
— Однажды меня схватили по дороге на базар и повезли на сборный пункт для отправки людей в Германию. Он был тоже рядом с танком. Соседка видела и рассказала моей маме. По соседству был немецкий штаб. Мама побежала, бросилась в ноги коменданту, его звали Юлий: спасите дочь. Он отправил солдата с винтовкой, его звали Карл, и они с мамой побежали на сборный пункт. На отправку было человек 15–20. Мама крикнула мне: «Надя, скорее уходи». А полицейский не пускает. Тогда солдат выстрелил в воздух. Забрали меня все-таки. Я под конвоем (немец навел на меня ружье) так и дошла до дома. Мама договорилась, что мы будем убирать в этом штабе. Позже Юлий предлагал меня отправить в Германию к его пожилой матери — ей нужна была помощница. Но моя мама не согласилась.
Облавы
— В школу в 1941 году мы ходили меньше месяца. Как-то раз учительница повела нас во двор. И тут оказывается, что нас, подростков, собрали не просто так, а чтобы отправить на работы в Германию. Моя мама как-то узнала, прибежала: «Дети, бегом отсюда». Мы разбежались и в школу больше не ходили.
Облавы на отправку в Германию были постоянными. Меня родители прятали на сеновале, за баней… Мы старались не выходить в город без надобности. Однажды с подругой Тоней решили сделать совместное фото на память. Мама как раз сшила мне новое платье — из своего. Фотоателье было возле рынка. Мы забрали карточки, я вышла за ворота рынка, а Тоня чуть-чуть задержалась. Ворота закрыли, началась облава. Крики, давка, все лезут на ворота. И тут Тоню трое мужчин подбросили на руках и перекинули через ворота, на свободу. Так мы убежали.
Ночной гость
— В сентябре или октябре 1941 года в наш дом ночью впервые постучал незнакомый. На нем были фуфайка, ушанка, бурки. Он объяснил отцу, что его и других людей расстреляли. Перед расстрелом раздели. Пуля попала ему по касательной в затылок и еще в пальцы. Когда он выбрался из ямы, из груды тел, ему пришлось стягивать одежду с мертвых. Вечером отец провел его к реке, там была лодка, и переправил на противоположный берег. На том берегу реки росли кусты, был шанс добраться до партизан. Мама за войну раздала всю нашу одежду этим людям, которые переправлялись на тот берег.
На нашем краю города калитка была открыта только у нас. Случайно ли — не знаю. Это был первый, но не последний человек, который к нам пришел.
Расстрелы
— Иногда нас с биржи труда направляли в крепость, когда надо было закопать мертвых. Немцев хоронили в гробах, наших — просто так.
Постоянно слышались звуки расстрелов вокруг еврейских кладбищ. Отец часто брал меня за грибами, мы ходили в ту сторону. Один раз видели четыре мертвых человека, другой раз еще четыре. Потом пять. Меня очень гнетет, что их там убили, закопали — и все. Когда мы закапывали мертвых в крепости, там был священник, он читал молитву. А тем, кто погиб в том леске, — ни памятника, ни погребения.
Желтые звезды
— У нас были замечательные соседи, евреи. Их старшая дочь Рая (Рахиль) была моей ровесницей. Они собирали нас, подростков, у себя на Песах, чтобы мы раскатывали блинчики мацы, а мама Раи их выпекала. Двух младших, Беллу и Фаню, родители отправили в эвакуацию, а Рая не захотела. В 1941 году их заставили нашить небольшие, 5–6 см в диаметре, желтые звезды на спины, возле плеча. Но носили они их несколько недель. Потом всю семью забрали.
Освобождение
— Через наш огород немцы прорыли противотанковый ров, а наш дом разобрали на блиндажи. Был случай. Однажды к нам пришли три полицая и забрали корову. Мама бежала за ними квартал: «Деточка! Отдай! Это кормилица моих детей». Один из полицаев сжалился и перерезал ремень у нашей Крали на рогах. Корова, конечно, потопала назад, за хозяйкой.
…Ушли немцы за одну ночь. Жгли дома, в окопы и подвалы, где прятались люди, бросали гранаты. Так погибла моя подруга Тоня и вся ее семья. Утром в бывшем немецком штабе, который был в соседнем доме, были уже советские офицеры.
Мука и семечки
— После войны соседи помогли разобрать блиндажи и собрать дом обратно. Родственник, сложил печь. И за три-четыре месяца мы были под крышей. Я пошла в пятый класс вечерней школы, мне было 16.
Чтобы как-то выжить, ездили в Западную Беларусь, в Западную Украину. Покупали там муку, дешевые семечки. Соседи давили льняное масло, а я продавала на базаре это масло и муку стаканами. Немного полегче стало к началу 50‑х. Моя первая работа — лаборантка на гидролизном. Потом приехал брат мамы, сказал: хватит, так ты на жизнь не заработаешь. И я выучилась на швею.
Замужество
— С будущим мужем я познакомилась в 19 лет, он пригласил меня на вальс на танцах в парке. Ареф Николаевич Калашников. Русский, из Брянска. Прошел всю войну, в том числе Сталинград, были ранения. Никогда о войне не говорил. Год за мной ухаживал. Все тот же мамин брат сказал: это хороший парень, не отказывай ему. Я подумала-подумала и согласилась выйти за него замуж.
Когда мы поженились, ему было 27, а мне 20. Первый год жили у моих родителей. Наш первый ребенок, девочка, умерла в два года из-за туберкулеза — мы не знали, что он такой заразный. После рождения сына получили квартиру в ленгородке, на второй этаж носили дрова и воду, туалет был на улице.
Потом был Сахалин. Я там жила хорошо. Была нужна людям, люди были нужны мне. За стенкой нашего жилища куры кудахтали, зато крабов и икры — сколько хочешь.
Потом врач сказал: спасайте своего ребенка, у него туберкулез начинается, возвращайтесь в Бобруйск. И мы снова оказались в ленгородке с сыном Игорем и дочерью Таней. Муж еще полтора года дослуживал на Сахалине.
Трагедия на дороге
— Когда в автомобильной аварии погибли муж и сын, я думала, что не выживу. Мужу было 54, сыну 25. Муж был очень хороший, хозяйственный. Мы получили дачный участок в Назаровке. Он построил дом, посадил сад. Сына выучили, женили. Он первый год врачом работал. Меня поддержала Таня, она первый год как замуж вышла…
Трагедия дала мне болезнь. Я продала машину, гараж, дачу, распределила деньги между родственниками. Врачи меня спасли. Я ушла в работу. В 60 лет вышла на пенсию, зрение начало падать еще в 40. Почувствовала, что я уже не тот человек, быстро устаю.
…Не думала, что старость — такая. Если бы я могла, то на коленках бы ползала по земле, что-нибудь делала бы. Уже два года не выхожу из дома, смотрю телевизор. Смотрю на Украину…
Когда работала — мне некогда было думать. Сейчас моя жизнь — один день. Прожила и ладно. Живу воспоминаниями. Встают перед глазами, как фотографии. Но от них только сердце болит. А самое страшное — это война. Когда люди выползали из расстрельных ям и просили помощи…
Что я скажу вам: держитесь людей и держитесь работы, воспитывайте детей. Дети — это основа.
Анна СЕМЕНОВА
Фото автора и из архива Н. Н. КАЛАШНИКОВОЙ
